— Слушай мое второе желание, леший! — торжественно провозгласила Зимава. — Если ты, Лесослав, хочешь, чтобы я не выдала тебя людям, то ты на мне и женишься! Княгиней мне, может, и не бывать, но за дружинником жить тоже будет неплохо. А третьим моим желанием будет — так это чтобы сестры с нами вместе проживали.

— А теперь слушай меня ты, мелкая зазнавшаяся козявка! — Он выхватил инъектор, прижал его к подбородку туземки, взглянул в упор в ее нахальные зеленые зенки и…

И подумал о том, что пришедший наниматься к князю муж местной деревенской бабы вызовет куда меньше подозрений, нежели неведомый чудак странного вида, взявшийся невесть откуда и сказывающий диковинные вещи.

— Слушай меня! Я… Я согласен… — Он ослабил хватку, отступил и спрятал медицинский пистолет.

Девушка сглотнула, осторожно покачала головой из стороны в сторону:

— Ты меня чуть не задушил, леший!

— Отвыкай называть меня лешим, — посоветовал Ротгкхон. — А то ляпнешь как-нибудь при людях. Я — Лесослав.

— Ну, коли желания мои ты исполнить согласился, — прохрипела Зимава, — то давай о том уговоримся, чем ты мне за службу отплатишь, что из леса тебя спасу.

Вербовщик молча вскинул брови и снова потянулся за инъектором.

— Дай мне клятву страшную самую, что коли появится у тебя такая возможность, то сестру мою ты от болезни исцелишь!

— Ума не приложу, как ты с таким характером до двадцати двух лет дожила, — искренне удивился Ротгкхон и спрятал пистолет в гнездо панели.

— Так ты клянешься?!

— Клянусь!

— Клятвой клянись!

— Да не нужна тут никакая клятва, — отмахнулся вербовщик. — Мне сделать добро не жалко. Смогу — обязательно сделаю все, что возможно.

— И замуж ты меня возьмешь тоже по-настоящему, — предупредила девушка. — Прилюдно, в святилище, по заведенному обычаю и полному обряду.

— Экая ты недоверчивая, — покачал он головой. — У нас, леших, слово всегда одно, твердое и честное, других не бывает.

— Значит, ты на мне женишься?! — Она радостно подпрыгнула на месте и расцвела широкой улыбкой. Только теперь не зловещей, а искренней.

— Я-то женюсь, — согласно покивал Лесослав, достал из шкафчика две пайки. Одну протянул «невесте», вторую взял себе. — Только, интересно, как ты люду деревенскому объяснишь, откуда меня взяла?

— Скажу-у-у… — вскинула глаза к потолку Зимава. — Скажу, что путник ты заморский, из гостей торговых. Отлучился от своих на ночной стоянке, да в чащобе незнакомой и заплутал. Ходил долго, многодневно, пока к брусничнику нашему аккурат на меня не выбрался. И так радостен встрече оказался, что тут же поклялся замуж взять, коли к людям выведу. Вот я и привела.

— Угощайся. — Ротгкхон показал ей, как правильно открыть контейнер, и, подавая пример, начал есть первым, одновременно прокручивая в голове предложенную туземкой «легенду».

При наличии живой свидетельницы из местных жителей — вариант получался и вправду неплохой. Отстал чужеземец от своих и заблудился. Ситуация, конечно, подозрительная, но вполне правдоподобная. Ему-то, чужаку, может, и не поверят, но местной въедливой скандальной бабе — обязательно! Этакой заразе попробуй не поверь…

РАКИТОВ КУСТ

Извечно влажный наволок, тянущийся вдоль полупересохшей к середине лета Черныги, частью зарос низкой вербой и ивняком, частью — сочной, ядовито-зеленой осокой, а местами и вовсе камышами. Среди зелени тут и там слышалось сосредоточенное кряканье, попискивание, сверчковый перетреск, шелест и чавканье, доказывавшие, что среди колышущейся травы и ветвей кипит бодрая жизнь, полная своих волнений, удовольствий и горестей. Но если смотреть издалека, от соснового бора, луг казался ровным и совершенно пустым.

Идиллию внезапно нарушил голос труб, залихватский пересвист, крики и ржание. Из самой глубины бора послышался дробный топот, а затем из-под сосен выскочили четыре запыхавшихся волка, а следом за ними — полтора десятка бритых наголо всадников на сильных жилистых скакунах, все в толстых поддоспешниках, у кого шитых красным и зеленым катурлином, а у кого и просто простеганных конским волосом.

Звери перемахнули еловую поросль, тянущуюся по краю наволока. Несущиеся во весь опор, с гиканьем и посвистом охотники перескочили ельник следом, рассыпались широким полукругом, продолжая гнать волков вдоль реки. Один из серых хищников, оказавшись перед окруженной камышами лужей, развернулся, оскалился, готовясь принять драку — но взмах кистеня не дал ему ни единого шанса на достойную схватку. Дружинник резко нагнулся, прямо из седла подхватил добычу за загривок, бросил поперек холки и отвернул от берега влево, на менее топкое место.

Другой зверь кинулся прямо в реку, быстро переплыл, выскочил на другую сторону, помчался со всех ног. Двое охотников ринулись было за ним — но конь одного вдруг глубоко провалился передними ногами, и всадник, из-за резкой остановки вылетевший из седла, кувыркнулся через его голову и почти без брызг нырнул в середину протоки. Его товарищ реку попытался перескочить и даже почти смог это сделать — но уже по ту сторону лошадь ушла ногами глубоко в топкое дно, намертво завязнув.

— Уходит, княже!!! — закричал юный Буеслав, указывая в сторону серого хищника, уже почти добравшегося до леса.

Святогор привычным движением расстегнул колчан, выдернул лук, наложил стрелу, резко натянул тетиву, зацепив крученую кожаную нить прорезью кольца, тут же отпустил. Воздух рассекло черным росчерком, и каленый двугранный наконечник вошел серому разбойнику между ребер. Княжич заученным движением дернул вторую стрелу, привстал в стременах, осматривая наволок. Но стрелять оказалось некуда. Третьего хищника уже нагонял Градята, по пятам за которым мчался разгоряченный, со взлохмаченной подростковой бородой боярин Валуй. Еще трое дружинников гнались за вспугнутым зайцем. Несчастный малыш в обычный день вряд ли вызвал бы интерес у взрослых серьезных воинов — но охотничий азарт лишил мужчин разума, и они были готовы переломать скакунам ноги, а себе шеи — лишь бы попасть длинноухому железным шариком по мохнатой макушке.

— Княже, олень!!! — Святогор не успел понять, кто упредил его о новой добыче, краем глаза увидел движение на опушке, тут же вскинул оружие и, уже отпуская тетиву, осознал, что там, под солнечными лучами, лоснится бобровая опушка княжеского плаща. На миг в голове мелькнула мысль о том, что всё, теперь муромский стол его — но уже в следующее мгновение княжич рванул киметь в сторону, и стрела вместо того, чтобы впиться жертве в грудь, ушла в густые сосновые кроны.

Тотчас из-за спины Вышемира вырвались вперед его гридни, закрыли правителя собой — но это случилось слишком поздно, чтобы спасать князя от стрелы уже пущенной, и бессмысленно, чтобы оборонять от опасности, более не существующей.

— Великие боги, как же это случилось? — пробормотал Святогор, спрятал лук и поскакал к князю. Тот, растолкав охрану, выехал навстречу.

— Как охота? — с преувеличенным спокойствием спросил Вышемир.

— Прости, померещилось что-то, — ответил ему Святогор. — Крикнул кто-то, что олень на опушке, и я даже увидел вроде. Наваждение какое-то.

— Я знаю, брат, — кивнул муромский князь. — Ты со ста шагов в лозу ивовую попадаешь. Хотел бы сразить, не промахнулся б. Посему забудь, тебе я верю. Так как охота?

— Семь зверей взяли, два волка ушли. Один в чаще, мыслю, затаился, один здесь, по наволоку сбежал.

— К седлам привяжите серых, да через деревни окрестные езжайте без торопливости. Пусть видят смерды, что не даром хлеб их едим. Что стаи голодной им более опасаться не надобно.

— Сделаю, княже, — кивнул Святогор и, потянув правый повод, поскакал к своим гридням.

Вышемир, немного выждав, оглянулся на свиту. Бояре подъехали ближе.

— Брат сказывает, наваждение у него здесь случилось, — негромко сообщил он. — Милюта, а ты что скажешь?

Один из дружинников, отличимый от остальных разве тем, что на поясе его вместо длинного меча висел короткий широкий нож, спешился, открыл чересседельную сумку, достал хвощевую свечу [1] , направился к тому месту, с которого княжич пускал стрелу, провел рукой над кончиком зеленой палочки. Свеча моментально пыхнула темно-красным огнем. Молодой волхв прошел по кругу. В одном месте огонь затрещал, заметался. Милюта свернул, сделал пару шагов к реке — но огонь уже успокоился. Волхв задул свечу, вернулся к правителю города: